— Но где дети проходят подготовку?

— Весну, лето и осень дети живут в казармах на полигоне. Сюда воспитанники перебираются только на зиму и тренируются в залах. Раньше они жили в приюте круглый год, но после Смуты собор сделали памятником исторического наследия, а полигон портит вид. И туристам много знать не стоит. Да и тяжело тренироваться, когда на тебя целыми днями смотрит множество людей. Дети же это не звери в зоопарке.

— Но мать-настоятельница…

— Мать-настоятельница занимает в нашем приюте должность кастеляна-управляющего, не более. Она решает многие вопросы, но тренирует детей и следит за порядком человек из боевого монашества.

— Позвольте спросить, вы давно тут служите? Быть может помните Илью Литвинова?

— Как ни странно, господин Чехов, я и впрямь помню этого юношу. Он был очень упорным и не жаловался. Тренировался усердно. И когда кто-то из команды проявлял слабость, он брал на себя нагрузку приятеля.

— Он умел дружить? — с невинным видом поинтересовался я.

— Этот талант был ему свойственен, — кивнул мужчина. — Мы все гордились им, когда стало известно, что Илья защищал своего князя до конца. Мало кого после произошедшего взяли бы в другую семью. А Литвинов оказался достоин подобной чести. Не покрыл себя позором. Даже Разины признали его заслуживающим жизни и не стали мстить.

Мой провожатый свернул направо. Коридор был широким и привел к единственной двери, на которой красовалась золоченая табличка с именем. Монах трижды постучал в створку, и дождавшись приглушенного «войдите», приоткрыл дверь:

— Мать-настоятельница, — вежливо поклонившись, произнес он. — К вам прибыл адвокат Павел Филиппович Чехов. По делу Ильи Литвинова.

— Пусть войдет, — ответила женщина.

Мужчина обернулся ко мне, и я кивнул:

— Благодарю за беседу и экскурсию.

— Будьте здравы, княжич, — он обозначил поклон и направился прочь.

А я вошел в помещение. Кабинет настоятельницы Иоаны совсем не походил на тот, который я посещал некоторое время назад вместе с Зиминым. Тут комната было куда просторнее и выглядело намного богаче. Потолки возносились высоко и были украшены лепниной и тяжелой люстрой, которую наверняка кто-то начищал. Потому как бронзовые рожки, в который были вкручены лампочки, благородно сияли.

Звук шагов приглушал ковер, едва истертый по центру, но еще совсем не старый. Мебель была добротной, массивной, покрытой лаком. Полки заслоняли стеклянные дверцы, за которыми рядами были уложены картонные папки с указателями в виде букв и цифр. Стол хозяйки кабинета, обитый зеленым сукном, расположился напротив входа. На нем стояла лампа с атласным абажуром, канцелярский набор из полупрозрачного камня. На стене висел портрет Императора и Искупителя. Последний странным образом перекликался с ликом правителя. Чуть ниже виднелись рамки со снимками храмов и настоятельниц прошлого, о чем свидетельствовали надписи под каждой фотографией.

В углу топорщился лаптастый цветок с пятнистыми листьями. Рядом на небольшом столике высился аквариум, в котором лениво покачивали плавниками длиннохвостые золотистые рыбы.

Два кресла были обтянуты бархатом, а диван был прикрыт клетчатым пледом. Поверх него лежал здоровенный полосатый кот. При моем появлении он приподнял морду, приоткрыл один янтарный глаз и окатил меня презрением, на которое был способен только представитель кошачьего племени. Затем отвернулся и глубоко вздохнул.

Иоанна строго нахмурилась, потом сняла очки, растерла переносицу ребром ладони. Я отметил, что на ее ногтях был сдержанный, но вполне профессиональный розовый маникюр. Также на ее запястье звякнули браслеты из желтого металла. На указательном пальце оказался крупный перстень с красным камнем. Настоятельницам не запрещалось носить украшения, но я впервые видел на матушке подобное.

— Добрый вечер, — начал я. — Простите, что так поздно.

— Ничего, — ответила женщина, и ее голос, как мне показалось, прозвучал устало. — Проходите, Павел Филиппович. Присаживайтесь.

Она махнула ладонью в сторону свободного кресла, и я пересек кабинет. Женщина не была старой. Стройная, невысокая, с серыми глазами и острыми чертами лица, она была облачена в белую рясу, подпоясанную шелковым шнуром. Ее волосы были собраны в свободный узел на затылке, вокруг лба была обернута лента, по краю которой были вышиты знаки Искупителя.

— Я уже наслышана, что произошло, — начала Иоанна, как только я сел. — И не верю, что Илья мог так поступить. Я помню его еще мальчишкой. Он был честным, смелым и никогда бы не совершил подлость. Наше заведение имеет безупречную репутацию, и за всю историю существования приюта, ни один из выпускников-дружинников не нарушил данную клятву крови. Даже во времена смуты, когда в Империи гулял ветер анархии, и многие из тех, кто еще вчера был дружинником, стали бандитами, наши выпускники были верны долгу и клятве. Илья стоял насмерть, защищая честь семьи Шереметьевых. А тут…

— Я тоже думаю, что мастер Литвинов невиновен, — заверил я женщину. — Поэтому я и взялся за его дело. Все его друзья были в основном из ребят, с которыми он рос в приюте.

— Ну, наше заведение закрытого типа, — ответила Иоанна. — Поэтому все знакомства в основном начинаются в этих стенах.

Я кивнул, понимая, к чему подводит Иоанна. Обычно в приютах военизированного типа создают что-то вроде братства. По типу студенческих братств, которые организовывают аристократы. И боец, который дает клятву крови и семье, дослужившись до десятника старается рекомендовать людей из своего круга.

— Скажите, а среди друзей Ильи были особенно ему близкие? — уточнил я.

Иоанна ненадолго задумалась. Поднялась на ноги и прошлась к окну. Сдвинула штору, чтобы выглянуть наружу.

— У меня хорошая память, Павел Филиппович. Дети уходят, время идет, а я порой закрывая глаза вспоминаю их попытки спрятать сбитые колени.

— Их наказывали за это?

- Никто не любил попадать к лекарю, который обязательно старался выяснить, где они упали и кто в этом виноват.

— Понимаю, — для приличия ответил я.

Женщина бросила на меня короткий взгляд и вновь отвернулась.

— У нас не приняты наказания. Мы не порем детей розгами, не запираем в темных подвалах. Мы воспитываем в них достоинство и уважение к себе и друг другу. Но если кто провинился, то ему надлежит отправиться в часовню и молиться. Илья часто туда ходил. И не потому, что совершал проступки, а из-за того, что брал на себя чужие.

— Он так любил молиться?

— У него получалось сидеть на лавочке, свернув руки на груди и при этом спать. А со стороны казалось, что он бодрствует. Я частенько замечала это, но не будила мальчишку.

— Вы добрый человек, — отчего-то смущенно произнес я.

— Мне казалось, что если отрок спит перед образом Искупителя, то совесть его совершенно точно чиста. Да и от молитвы мало проку, если тот кто молится не выспался или голоден.

— Хорошая мысль.

— В этом доме много детей. Их воспитывают воинами. А мне остается обеспечивать их едой, постелью и крышей. И еще я надеюсь, что судьба будет к ним добра. Дружбу между воспитанниками мы поощряем. И у Ильи были друзья.

— А не было ли среди них природника?

— Природников в тех годах было немало, — ответила она с охотой. — Хотя сами понимаете, такая сила часто используется в другой работе. Но среди лучших друзей Ильи я природников не припомню. Но не могу быть в этом уверена. Некоторые дети не выделяются из ряда остальных.

Я кивнул:

— Я был бы очень вам благодарен, если бы вы составили список людей с этим талантом, которые могли дружить с Литвиновым.

— Для чего вам это нужно, Павел Филиппович?

Отчего-то мне не хотелось лгать этой женщине. Быть может дело в ее мягком голосе или в открытом взгляде. Но я честно признался:

— Проверьте, это может помочь Илье.

— А второму навредит?

— Вероятно так и будет. Но я хочу лишь восстановить справедливость. Я должен оправдать невиновного.